Основной тезис статьи может быть сформулирован так: аутопойезис порождает непредсказуемые социальные риски и заставляет кардинально перестраивать исследовательские практики и стратегии взаимодействия со сложными информационными объектами.

Аутопойезис (от греч. αυτος — сам, ποιησις — создаю, произвожу, творю) буквально означает само-строительство, само-производство или воссоздание себя через себя самого. Еще в 1973 году чилийские ученые У. Матурана и Ф. Варела при описании ключевого свойства всякой живой системы ввели понятие «аутопойетической машины» как существующей в пространстве сети непрерывно регенерирующих и поддерживающих свою идентичность процессов [1]. К примеру, в отличие от «аутопойетической машины», машина «аллопойетическая» (автомобильный завод) строит организованные структуры, являющие собой нечто иное, чем она сама. Было замечено, что аутопойетическая структура (клетка или ее компьютерная модель) проявляет способность к восстановлению связей, нарушенных внешним воздействием. Все выглядит так, как будто клетки организма каким-то образом «узнают» о нарушении целостности их структуры, чтобы путем регенерации точно и с наименьшими затратами закрыть создавшуюся брешь. Именно эти процессы «узнавания» объекта о себе с последующим само-строительством представляют наибольший интерес.

В нашей стране дискуссия об аутопойезисе систем развернулась на страницах научных журналов совсем недавно [2]. Можно выделить три ключевых свойства всякого аутопойезиса. Это: 1) автономия (в отличие от гетерономии, к примеру, кибернетических моделей Н. Винера); 2) инактивация (толчок, начало достраивания исходит не извне, а изнутри самой системы); итерация (незамкнутость цикла, постоянное его самообновление и самодополнение, выстраивание новых уровней собственной сложности). Есть основания полагать, что аутопойезис, обнаруженный в самом феномене жизни, присущ и для других сложных социально-информационных систем — коммуникации, интернет-сетей, личности, сознания…

Таким образом, настоящую статью следует рассматривать как часть более общей задачи — преодоления «классических» представлений о поведении сложных объектов. Речь идет о тех объектах, которые прошли точку самозапуска аутопойезиса. Словом, хотелось бы выяснить не столько то, кбк люди, руководствуясь своими рациональными представлениями, осуществляют инструментальную деятельность при помощи вещей, сколько то, кбк наплыв объектных миров сопротивляется конструктивистским намерениям человека и изменяет его социальность. Шире наше вопрошание формулируется так: что привносит в наше понимание мира обнаружение в нем феномена аутопойезиса — «оживших вещей», коммуникаций и сознания самого человека?

I. Объект-центричная социология «постсоциальных» исследований

Центральным моментом «постсоциальных» исследований (Брюно Латур, Карин Кнорр-Цетина, Джон Ло, Урс Брюггер и др.) [3] следует считать новый тип объектной ориентированности — объект-центричной социологии. Так, на примере развития финансовых рынков и деятельности вовлеченных в них трейдеров, К. Кнорр-Цетина фиксирует ключевую их особенность — это нетождественность самим себе. Здесь следует отметить, что одним из примеров запуска аутопойезиса могут служить деньги, которые на раннем этапе работали в качестве простого средства обмена товаров и определяли их стоимостное выражение. В последующем усложнение системы привело к возникновению финансово-экономического механизма, а уже в XX в. — к такому усложнению биржевой торговли, которое породило непредсказуемость и неопределенность разрастания самого объекта — фондовой биржевой торговли. В современном виде валютно-финансовая биржа по многим своим признакам соответствует аутопойетической системе.

Сегодня рынок «ведет себя» как живой организм — «как будто он обладает» собственной волей, переменчивым и независимым характером. Вовлеченные в его работу трейдеры никогда не могут «прочитать» рынок полностью, а только частично в виде отдельных блоков. Они обновляют свои представления о фондовом рынке, обмениваясь информацией в начале и в конце серии торговых операций, а также в ходе информационных диалогов. К такому объекту остается только приноравливаться, как к чему-то живому, мыслящему, властному и капризному. «Рынок — это все. Абсолютно все… Это жизненная форма со своим особым образом существования…», — признаются опрашиваемые авторами статьи трейдеры. Объекты такого класса принципиально непросчитываемы и не прочитываемы до конца. Они безостановочно регенерируют, разворачивают свою сущность, «взрываются», «мутируют», надстраивая один за другим новые «этажи» своей сложности. Нетрудно заметить, что термины и понятия, которые предложили Матурана и Варела, вполне укладываются в описание поведения рыночных объектов. Но в постсоциальных исследованиях эта тема получает неожиданное продолжение. Смысловое ударение переносится с «узнавания» (зон восполнения потерь в живой ткани) на «знание» само-обновляющегося объекта о самом себе. Такая постановка вопроса, если ее осуществлять в рамках классических информационных (субъект-центричных) моделей, выглядит, по меньшей мере, странно. Как может объект что-то знать о себе? Причем — и это еще более странно — «знание» объекта о самом себе всегда недостаточно, неполно. Странностей вовсе не становится меньше, если мы подчеркнем, что хотя целеполагание осуществляется самим объектом, он сам не располагает конечной целью своего стремления в виде какой-либо идеальной конфигурации или чего-то похожего. «С теоретической точки зрения определяющей характеристикой данного типа объекта, — пишет К. Кнорр-Цетина, — является именно эта недостаточность „объективности“ и завершенности существования, нетождественность самому себе» [4].

С определенностью можно сказать только то, что аутопойезис объекта постоянно воспроизводит такое свойство, как нетождественность самому себе. Процессы само-созидания объекта опережают всякую предварительную полноту знания о нем. Объект (фондовый рынок) ведет себя так, что процесс/операциональность идет впереди знания/наблюдения, даже если бы этим знанием/наблюдением о себе располагал бы он сам. Субъект (человек/наблюдатель) участвует в процессе, но только на правах одной из независимых переменных. Ситуация такова, что неопределенность собственного будущего становится фундаментальным свойством аутопойетической системы. Ее поведение согласуется со странным, на первый взгляд, смыслом трех строк И. Бродского из «Бюста Тиберию»: «Не есть ли это тоже ускоренье / истории? успешная, увы, / попытка следствия опередить причину?»¹.

Х.-И. Райнбергер назвал такие объекты «эпистемическими вещами» [5]. Этот термин позволял провести важное различение с объектами/вещами технологическими. Статус технологических вещей (инструментов и товаров), по Райнбергеру, определяется наличием в них фиксированных, стабильных свойств, готовых служить исследователям или потребителям. Впрочем, эти элементы могут находиться в состоянии переопределения, как, например, пакеты программного обеспечения. Но при всем этом переопределяет их под свои цели субъект, располагающий собственным представлением/различением — содержанием и границами применения технологического объекта.

Другое дело «эпистемическая вещь». Использование данного понятия было продиктовано усиливающимся влиянием экспертных систем в современных западных обществах. В этой связи следует отметить два качественно различающихся этапа реализации понятия «общественной экспертизы». Первый этап — объекты/вещи в социологии — связан с авторскими экспертными интерпретациями, когда группа специалистов изучает социальный объект и предписывает те или иные конкретные действия для его устойчивого и предсказуемого развития в «нужном» направлении. Инструментализм, технология и ангажированность здесь налицо. Предписания оформляются экспертами (специалистами), которые «извлекают» рациональное действие/различение из набора своих знаний/предписаний. Цели, которые эксперт преследует, прямо или косвенно устанавливаются заказчиком экспертизы. И дело здесь вовсе не в злой или доброй воле конкретного «заказчика», а в том, что траектория развития социального объекта предписывается гетерономно, т. е. определяется извне, из замысла экспертов.

Второй этап — социология вещей. Вещи (объекты, системы), как это выясняется, способны «давать отпор» (Б. Латур) [6] стремлению использовать их как инструменты, а вмешательство человека — наблюдения, исследования, попытки перехвата управления — лишь увеличивают их сложность и непредсказуемость. На данном этапе, когда культура знания строится вокруг объектных миров, возникают интерпретации, в которых экспертное знание выступает в качестве одной из переменных сложной системы связей и отношений. Можно сказать, что знание и экспертиза перестают быть «инструментальными действиями» и становятся разновидностью социальных отношений. Словом, объекты в данном случае уже не орудия, не инструменты, не товары и не посредники в привычном смысле. Такое положение вещей (и вещей буквально) существенно расширеют концепцию социальности, вынося ее разработку за пределы классических субъект-объектных отношений. По сути, мы имеем дело с объект-центричной социальностью, когда объектные отношения доминируют в формировании эмоциональных миров, морального порядка, определяют типы коллективных договоренностей и т. д.

К. Кнорр-Цетина предлагает такое сравнение: «Если инструменты и товары по сути своей напоминают закрытые ящики стола конкретного размера с четко очерченными углами, то объекты знания (эпистемические объекты. — Е. И.) скорее подобны выдвинутым ящикам, заполненным папками, ряды которых теряются в темноте отведенного им пространства стола» [7].

II. Аутопойезис индивидуально ориентированных интернет-сообществ

К числу важнейших факторов, способствовавших повороту к объект-центричной социальности, следует отнести глобализацию технологических и коммуникативных сетей. Сама по себе глобализация вовсе не привела к автоматическому нарастанию социальной сложности, но привела к порождению локальных структур — комьюнити (community). Однако социологи столкнулись с тем обстоятельством, что описание и классификации некоторых комьюнити, их состав и структура стали утрачивать прежде четкие очертания. Наиболее очевидно это обстоятельство проявилось в индивидуализированных сообществах интернет-коммуникации, где объект-центричная социальность стала представлять оборотную сторону современной индивидуализации.

Обозначенная трансформация не открывается сразу, а порожденные ею формы социальности еще не выражены явно и зачастую остаются в поле традиционных интерпретаций — как социально-групповое образование, хотя и новое. Можно, к примеру, констатировать: там, где традиционно работала связка «человек — человек» (или «человек — социальная организация»), стала образовываться другая — «человек — электронно-информационное устройство». Но сама по себе констатация того, что один тип связки уступает место другому, в условиях сохранения традиционных («классических») социологических интерпретаций мало что добавляет к пониманию изменившейся социальности события.

Попытаемся разобраться в существе дела обстоятельней. Изначально индивидуально ориентированные интернет-сообщества (ИОИС) возникли на базе чат-программ, написанных для локальных сетей американских университетских кампусов. Сегодня они широко распространились в социальных сетях и, наравне с технологическими усовершенствованиями, заполнили глобальное пространство интернета. Интеграция опосредованных социальных связей в ткань интернет-коммуникации привела к такому ее качественному изменению, которое за последнее десятилетие стало предметом серьезных теоретических разработок.

Новое направление развития индивидуализированных сообществ задал переход непосредственных групповых коммуникаций в сферу опосредованных сетью медиа-комьюнити [8]. Этот переход привел к внезапным резким переменам коммуникативных связей внутри сообществ и вывел их на новый уровень. Медиа-коммуникации стали более ориентированными и открытыми. Их структура теперь не предполагает полицентричной системы членства, но ограничивается разветвляющимися сетями специализированных связей. Само по себе признание такого положения вещей подводит к некоторым выводам, весьма значимым для решения поставленной в статье задачи.

Так, например, в сетях, организованных пользователями, связанными между собой родственными связями, созданы списки встреч, но они становятся все реже, так как в сети происходит неконтролируемое никем «перетекание коммуникации». ИОИС постепенно утрачивают официальный характер и центрированную иерархичность. Большинство личных сетевых сообществ состоит из групп непосредственного общения. В таких сообществах люди не зависят от доброжелательности или социального контроля. Вместо этого им часто приходится активно искать, поддерживать и мобилизовать их разветвляющиеся связи или, например, иметь дело с делами других. Таким образом, участники новой интернет-коммуникации встраиваются в разрозненную и неограниченную природу многоканальных сетей и, тем самым, обретают новые модусы коммуникативной свободы — свободы выбора роли, интереса, направления запроса и т. д. Попросту говоря, пользователем обретается такой тип свободы коммуникативного действия, которого не было ни в одной из прежних исторических форм коммуницирования. Ветвление и произвольная самосборка ИОИС каждый раз порождает неповторимый «сетевой контекст», позволяющий включенному в него участнику в поисках собственной идентичности легко переступать границы прежде устойчивых социальных различений.

Анализ коммуникативного «растекания» такого социального объекта, как ИОИС, позволяет выразить некоторые свойства его аутопойезиса — «взрывы», «мутирование», рост непрогнозируемых форм социальности. Обширный спектр ИОИС построен по принципу выбора неконтролируемых интересов. Он основывается на некоторых переменных, таких как работа, учеба, аморфные семейные связи и т. д. Во всем разнообразии подобных социальных сетей, лишь меньшинство их членов связаны друг с другом непосредственно. Прежде критически важное «пространство встречи» утрачивает свою коммуникативную нагруженность и девальвирует в качестве смысловой константы коммуникативной практики. Вовлеченному в ИОИС человеку, чтобы виртуально получить искомое им «обновление идентичности», необходимо встраиваться в процесс конструирования сети. Такое созидание напоминает соработничество с объектом (системой). Именно высокотехнологический информационный объект в данном случае форматирует и задает рамочные условия новому социальному само-созиданию субъекта, а не наоборот.

Являются ли различные ИОИС аналогичными объектам, рассматриваемым в постсоциальных исследованиях? Позиция автора статьи позволяет дать положительный ответ на поставленный вопрос: ИОИС, как и фондовый рынок, представляется оборотной стороной современной индивидуализации и в современных исследовательских социологических практиках составляет все более усиливающуюся конкуренцию отношениям межличностным. Не то чтобы межличностные отношения исчезают вовсе: что они в данном случае форматируются аутопойезисом объекта, во многом случайным, произвольным и непредсказуемым.

В данном случае желания субъекта, встроенного в ИОИС, представляются в виде искомого общения, которое, возможно, еще смутно осознается и не актуализируется полностью. В качестве стремления восполнить нехватку полноты (недообъективацию) желаемого выступает та или иная рожденная в интернет-общении репрезентация. Отсюда выстраиваются цепочки репрезентирующих действий, все более сложных и непредсказуемых, в том числе для самого инициатора расширения интернет-сети. Процесс обретает свойство непрогнозируемо ветвящихся треков-желаний, концы которых исчезают в бесконечности человеческого воображения. Срабатывает эффект предопределенного отсутствия полноты объективации системы, что подводит вовлеченного в ИОИС субъекта к такому набору действий, который вынуждает его шаг за шагом прояснять и актуализировать собственное желание, а через него самого себя — как «еще одно» восполнение «в отражении себя».

Важно заметить, что в таком процессе отсутствуют иерархически зафиксированные «низ — верх», «центр — периферия». Зато многократно и безостановочно умножается возможность перестраивать коммуникацию. Все зависит от полноты распоряжения пользователя собственной свободой в столь же непрогнозируемо (неопределенно) разрастающемся медиа-пространстве. Возможности оперирования информацией в такой системе не только избавлены от цензуры, как это обычно отмечается, но внутри коммуникации они практически не ограничиваются известными статусными и имущественными различиями. Единственным ограничением остается способность распоряжения собственной свободой самих пользователей. В таком виде интернет-комьюнити каждодневно порождает и вбрасывают в медийное пространство новые формы межличностной коммуникации: для ближних и дальних, для сильных и слабых, для семьи и друзей, для одиноких и обиженных, мстительных и умиротворенных, для преуспевающих и тех, для кого повод к общению важнее самой причины.

Обратим внимание хотя бы на flash mob (мгновенная толпа-сбор, молниеносная мобилизация людей), одно из порождений интернет-коммуникации. Эту летучую форму социальности («единство по случаю») можно рассматривать как пример нового типа социализации, воссозданного аутопойезисом интернет-комьюнити. Очевидно, что flash mob-илизация полностью выводится из-под влияния господствующих структур социальности. Никакой власти не пришло бы в голову инициировать шествие по Берлину десятков тысяч молодых людей с оторванным левым рукавом или одновременный поцелуй тысяч юношей и девушек на Манежной площади. Впрочем, с равной степенью уверенности можно утверждать, что власть бессильна установить запрет на такие действия. Хотя бы потому, что их сложно прогнозировать, контролировать и учитывать их последствия — мобберы совершают оговоренные в интернет-комьюнити действия абсурдного содержания, после чего быстро расходятся. Однако бессмысленно задавать им вопрос: для чего вы это делаете? Это вторжение социальной само-деятельности игнорирует всякую преувеличенную серьезность и исключительную важность больших социальных тем — политики, требуемого электорального поведения, стандартов почитания иерархического «верха» и т. д. Если что-то flash mob дискредитирует, так это некритически унаследованные социально-ролевые функции, предписывающие делать одно и не делать другое. На месте предписанных ролевых поведенческих форм создаются (само-зарождаются), пусть на короткое время, совершенно невозможные в «до-интернетовской» коммуникации формы и способы кооперации людей. Но в контексте всего вышесказанного для нас приобретает первоочередную важность то обстоятельство, что до возникновения аутопойезиса интернет-комьюнити не было и не могло быть подобного социального перформанса, — как, впрочем, и некоторых других.

Таким образом, практически любой повод для общения получает потенциальную возможность быть осуществленным здесь и сейчас. Перефразируя известные слова А. Сент-Экзюпери, можно сказать, что перед нами захватывающая перспектива неисчерпаемой реализации общения — «настоящей роскоши» и «единственной привилегии» свободного человека. Но отсюда же, из непрогнозируемого роста модусов свободы коммуникативного действия, рождаются прежде несуществующие социальные риски, которые в свою очередь предъявляют новые требования к ценностному миру личности.

III. Аутопойезис социальной коммуникации

Никлас Луман распространил понятие аутопойезиса на социальные системы коммуникации, личность и сознание [9]. Коммуникация, по Луману, высокосложная, структурированная система с собственной динамикой, которая для наблюдателя является непрозрачной. Коммуникация может осуществлять коммуникацию, и только в такой сети производится то, что мы понимаем под действием. Иными словами, всякий процесс коммуницирования (именно коммуницирования самого по себе, а не наблюдения за ним и его понимания — для Лумана такое различение важно) обладает оперативной замкнутостью, т. е. воспроизводит собственные контакты из себя самого. Объект-центричный процесс ориентируется на собственное системное различение (самореференции/инореференции), а не на различение, вменяемое наблюдателем. Эта особенность лумановской интерпретации социальности обстоятельно описана в книге А. Ю. Антоновского [10].

В нашем случае, в контексте рассматриваемой проблемы, важно выделить одно обстоятельство. А именно то, что, согласно Н. Луману, обособление и разрыв между сообщением, информацией и пониманием порождает излишек коммуникативных возможностей и как следствие объект/система обретает коммуникативную свободу. Таким образом, сложные информационные системы, по Луману, оперативно замкнуты. Автономия системы и ее отличие от внешнего мира не наблюдаются, а лишь осуществляются. Аутопойетические процессы (коммуникации, сознания-понимания, как и различных форм жизни) обособляются через осетевление своих элементов. Наблюдение же не обладает доступом к реальности самой по себе, а только накладывает на нее свое собственное различение, тем самым реализуя собственное смысловое понимание. При таком подходе субъект-объектная (классическая) логика познания принуждает приписывать смысловую программу каждой конкретной наблюдаемой операции аутопойезиса. Однако такое осмысление по отношению к обособившемуся процессу не может быть ничем иным, как осмыслением в контексте прошлого наблюдения и наблюдения прошлого системы. И в этом обстоятельстве уместно усматривать онтологическое ограничение, накладываемое на наблюдение как таковое в целом и наблюдение аутопойезиса в частности. Тем более, субъекту такое ограничение нельзя преодолеть, осуществляя попытку перехвата управления аутопойезисом.

В связи со сказанным уместно привести признание Алана Гринспена, бывшего главы Федеральной резервной системы США. «The Financial Times» писала о заседании комитета Палаты представителей в Конгрессе США, расследующего причины кризиса, на котором Гринспен заявил, что «происходящее сейчас в мире перевернуло его понимание того, как вообще функционирует рынок, и что ни одна из существующих математических моделей не может охватить масштаба его сложности». Примерно в то же время (октябрь 2008 г.) в «Washington Post» было приведено его признание о том, что «кризис не имеет четких границ», что он усложняется и всегда «на шаг опережает по сложности те модели, которые предлагают специалисты для его обуздания» [11]. Суммируя высказывания ведущих экономистов планеты, сделанные на многочисленных форумах за последние два-три месяца, можно констатировать: экономистам, бизнесменам, финансистам и политическим лидерам кризис представляет возможность только искать способы подстройки к себе, но не оставляет шансов полностью перехватить управление им. Неделю назад премьер-министр РФ прямо заявил: «Мы пока не знаем, на каком этапе кризиса мы находимся». К таким признаниям следует прислушаться. И сделать это необходимо вовсе не для того, чтобы усугубить и без того алармистское настроение экономистов, а для того, чтобы глубже осознать объектный сдвиг, ставший данностью экономической социологии. Полагаю, что следующая за ней данность — это новая объект-центричная концептуализация высокосложных информационных структур.

IV. Что дает нам разработка темы аутопойезиса информационных объектов?

Вводя понятие «аутопойезиса» в социологию вещей, мы получаем дополнительную возможность привключить в исследовательские практики по меньшей мере три усиливающих наши возможности фактора.

Первый из них — это привлечение исследовательского потенциала современных коммуникативных теорий, где аутопойезис успешно реализуется в изучении, к примеру, таких вопросов, как массмедиа [12].

Второй фактор заключается в привлечении понятийного аппарата современных математических неклассических информационных теорий и теорий сложных систем — неравновесных, необратимых, диссипативных, эргодических и др. К примеру, вышеупомянутая конечная («прозрачная») вещь-инструмент получает неожиданную интерпретацию в терминах динамической теории информации [13] — как «консервативная система». От такой интерпретации мы только обретаем новые и весьма значимые для продвижения в выбранном направлении смыслы. В этом же ряду возможность привлечения смысловых обертонов понятия эмерджентности — неалгоритмизируемой и невычислимой сложности, которая не сводится к свойствам (или сумме свойств) ее частей; или — интерпретации «эргодичности» — выражающей непредсказуемость и неопределенность эволюции сложных математических объектов, когда процессы порождения новых качеств и уровней сложности «не являются инвариантными относительно времени» и «характеризуется необратимостью по отношению к его течению».

Третий фактор. Дело в том, что, описывая аутопойезис традиционным языком (словарем) субъект-объектного познания, мы обречены пользоваться старыми мыслительными схемами. Н. Луман, к примеру, для своего ухода от классической философской фигуры «субъект — объект», успешно привлек базовые понятия и смыслы из «логики различений» Дж. Спенсера Брауна [14]. В этой связи весьма важным представляется обогащение словаря объект-центричного подхода посредством использования словарей и понятий из пограничных областей знания — теории коммуникации, динамической/неклассической теории информации (Д. Чернавский), неравновесной динамики (А. Пуанкаре, А. Колмогоров, Х. Хопф, В. Арнольд и др.), теории катастроф и перестроек (В. Арнольд) и др.

Для естествознания подобная концептуализация вполне обычное дело, тогда как в социальных науках она все еще расходится с традиционными представлениями. Не следует, конечно, призывать к прямому переносу терминов и понятий из одной области знания в другую — из естествознания и точных наук в социально-гуманитарную область. Речь идет о том, что, поскольку мы столкнулись «ожившими вещами» (высокотехнологическими информационными объектами), нелишне было бы поинтересоваться теми актами интеллектуального воображения, которые предложили ученые из других областей знания, столкнувшись с чем-то подобным. В этом пункте следует прислушаться к Ричарду Рорти, считавшему основным достоинством интеллектуала уметь «соприкасаться с ныне достигнутыми пределами человеческого воображения» [15]. И хотя интеллектуальное воображение ныне имеет пределы, обусловленные временем, их все же можно бесконечно раздвигать. К чему и призывает автор настоящей статьи.

СНОСКИ

¹ Интересно, что в целом в «Бюсте Тиберия» И. Бродским схвачена природа «естественной машины» абсолютной власти, уничтожения и подавления, которую передает не разум тирана («равнодушного чудовища»), а то, «что ниже подбородка». Отсюда странные на первый взгляд строки: «Причин на свете нет, есть только следствия…» или те, что предваряют процитированные в тексте три строки: «Что до сказанного мной, / мной сказанное никому не нужно — / и не впоследствии, но уже сейчас».

Литература

1. Maturana H. R., Varela F. J. Autopoiesis and Cognition. The Realization of the Living. Dordrecht, 1980. P. 78.

2. Обсуждаем статью «Автопоэзис» (Филатов В. П., Князева Е. Н., Антоновский А. Ю.) // Эпистемология & философия науки. 2008. № 3; Конструктивизм в эпистемологии и науках о человеке (материалы «круглого стола» // Вопросы философии. 2008. № 3.

3. Кнорр-Цетина К. Социальность и объекты. Социальные отношения в постсоциальных обществах знания // Социология вещей/ Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. С.267—306; Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках// Социология вещей. С.307—341; Ло Дж. Объекты и пространства // Социология вещей. С.223—243.

4. Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках// Социология вещей. С. 317.

5. Rheinberger H.-J. Experiment, Difference, and Writing: I. Tracing Protein Synthesis// Studies in the History and Philosophy of Science. 1992. Vol. 23. № 2. P. 305—331.

6. См.: Латур Б. Когда вещи дают отпор: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки// Социология вещей. С. 342—362.

7. Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках// Социология вещей. С. 318.

8. Веллман Б. Постоянство и преобразование Комьюнити // Доклад Законодательной комиссии Канады. Ассоциация Веллмана, 2001. С. 14.

9. Луман Н. Введение в системную теорию/ Пер. с нем. К. Тимофеева. М., 2007.

10. Антоновский А. Ю. Никлас Луман: эпистемологическое введение в теорию социальных систем. М., 2007.

11. См.: http://www.intalev.ru/agregator/press/id_37941/

12. Луман Н. Медиа коммуникации / Пер. с нем. А. Глухов, О. Никифоров. М.: Логос, 2005.

13. Чернавский Д. С. Синергетика и информация. Динамическая теория информации. М.: Наука, 2001.

14. Spencer Brown G. Laws of Form. London: Allen and Unwin, 1969.

15. Рорти Р. Упадок искупительной истины и подъём литературной культуры // Сравнительная философия. Моральная философия в контексте многообразия культур. М.: Восточная литература, 2004. С. 33—50.

_______________________________________

Ивахненко Евгений Николаевич - доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой социальной философии Российского государственного гуманитарного университета